Третьяковская галерея
Третьяковская галерея, январь 1898г.
Около девяти утра Павел Михайлович прогуливался по своей художественной галерее. Это стало обычаем, своеобразным ритуалом, который придавал ему не только сил на день предстоящий, но и давал свежую почву для взращивания новых размышлений. Сегодня его взор остановился на картине господина Клодта второго, жанрист который, “Последняя весна”. Знаете, совсем странные вещи происходят после того, как увидишь её. Стоит только задуматься о своём здоровье, так тут же легка на помин его “momento mori”. А сюжетик её простенький такой, казалось бы: больная, умирающая от чахотки девица, сидит в большом кресле против открытого окна. Сестра её стоит у окна и плачет; другая сестра стоит возле больной на коленях. За ширмами отец умирающей и мать сидят и толкуют между собой. “Ну, кто такую картину осмелится повесить к себе в покои? Ответьте мне!” – задумался Третьяков – “Сама по себе смерть или болезнь отвратительное дело, но её ожидание в сто крат хуже…”. На что Павел Михайлович более сетовал: на саму задумку Клодта иль на то, что сюжет картины не оставлял его самого равнодушным?
“Последняя весна…” – повторял про себя Павел Михайлович, словно слова заученной песни – “Последняя весна. Для кого она окажется последней на этот раз?”. Сколько раз эта проклятая весна, вместо того чтобы пробуждать в сердцах наших пресловутых художников всё самое живое, она брала и зарывала их в землю еще совсем молодыми, как того же господина Перова. Тяжело Третьяков переживал его потерю, почти несносно, “…уж очень близкий он был мне человек”. А потом, спустя пять лет, этими же руками весна лишила жизни и мэтра портретной живописи, господина Крамского, почти в том же возрасте, что и прежнего друга; “другого физиономиста нам не сыскать” – как сказал бы наш Аполлинарий. “Последняя весна” – вновь повторил Третьяков, вспоминая их лучшие работы, громкие годы, Товарищество передвижных художественных выставок, когда всё только начиналось, вспоминая встречи, слова, сюжеты из жизни, о которых вряд ли уже кто-то иной раз вспомнит. Не знаю, что это было? Жажда по предстоящей весне, которая приближалась, либо страх пред нею, предчувствие, что вот-вот может лишить самого дорогого, собственной жизни?
“Ох, а этот молодой художник…” – вновь задумался Третьяков – “Ведь я о нём хлопотал как о родном…” – вспоминал он о Федоре Васильеве – “А какие надежды подавал, да и не только лишь надежды. За несколько лет превзошел многих опытных художников, взять того же Горавского. В последнюю весну столько выстрадал картин из-за своей болезни, которая ему мешала и не давала работать, а потому приносила одни лишь мучения. Она-то, проклятая, и не позволяла быть хозяином своего труда и времени…”. Здоровье всегда возьмет то, что положено взять; никогда не забудет о себе напомнить. Оно-то и парализовало позапрошлой весной супругу Веру Николаевну, вместе с которой они перенесли немало, в том же году умер и племянник Николай, спустя четыре года после своего отца Сергея Михайловича. Как после такого не расстроиться здоровьем? “Помнится, и Аполлинарий долгое время не мог служить любимому искусству из-за смерти девятнадцатилетней дочери, которая долгое время болела и перенесла смерть собственного сына. И как бы её там ни лечили доктора, возили в Киев и Ментон, не помогло, закрыла глаза; весть принесла немалое горе родителям…” – вспоминал Третьяков и проводил параллели с жизнью Горавского. Эти параллели как нельзя лучше показывали то, что им обоим пришлось пережить.
Речь идет о Ванюше, сыне Павла Михайловича, последней надежде отца, которая унесла с собой в могилу одиннадцать лет назад и улыбку нашего героя, хоть он и раньше улыбался по случаю редкому. Другой сын, Михаил Третьяков, родился слабоумным. Какая от этого может быть радость родителям? В своё время еще Горавский писал Третьякову, болея душой за своих деток: “Вы не испытывали еще, Павел Михайлович, как трудно переносить болезнь детей, в особенности родителям, тем, которые имеют слабость к ним, ничто в голову не идет, я просто пропадаю с ними…”. Помнит и эти слова Третьяков, словно его будущее у Боженьки подсмотрел. Ну, и без них никак. “Положим, хорошо быть женатым, по крайней мере есть цель жизни человеческой, но уж, избави бог, какие заботы, а работать еще более надо…” – эти слова Горавского далеко уводили Третьякова от картины, теперь уж стало как-то не до неё.
Фрагмент из книги «Забытый среди знаменитых» (синопсис)
Читайте далее = Сон Третьякова =
В материале представлены кадры из фильма «Русский ковчег» от режиссера Александра Сокурова
