Настёна

By Макс Благоразумов on 30.09.2017

В день, когда родилась Яночка, не произошло ничего особенного. Стоял обычный знойный денек – тринадцатого августа. Настёна ожидала своего муженька в роддоме после тяжелых родов, но он так и не пришел: ни сегодня, ни завтра, ни до самой выписки… Не разу…! Возможно, именно тем он выражал протест против судьбы, а возможно, всё намного сложнее, как говориться, нашлись дела куда серьезнее, чем рождение дочери. Анастасия сразу поняла, ребенок для супруга нежеланный, и даже из-за того испытывала какое-то время вину, но вера, что на всё воля Господа, переосилила ее послеродовые сомнения. Наконец, Настёну выписали (преждевременно!) и на карете скорой довезли до места. Она вышла из машины с тепло укутанным дитем и, отбросив взгляд на свой дом, обнаружила настежь открытую дверь, которая всегда закрывалась на замок, несмотря на жару. Прямо перед крыльцом по ней пробежался морозный холодок, когда она заметила на веранде пятна от крови, тонкой дорожкой ведущие внутрь. Пальцы рук и ног тут же занемели; кислород бешенным потоком хлынул в голову вместе с навязчивыми мыслями – плохие предчувствия… к несчастью, они никогда раньше ее не обманывали. Теперь же, проклятые, полностью завладели до смерти напуганной женщиной. Водитель скорой, нажав до пляхи на педаль газа, с ужасным ревом понесся прочь от греха подальше, оставив Настёну наедине с собственными страхами. Она начала подбирать молитвы, которые лучше всего будут резонировать с ее состоянием, по-прежнему не решаясь переступить порог дома. Яночка, закутанная в теплые одеяльца и простыни, лежала неподвижно, не произнося ни единого звука, будто с матерью разделяя нависшую над ними опасность. Молитвы подействовали и слегка успокоили Настёну – наконец, она набралась решимости войти внутрь; минула коридор и, осторожно заглянув на кухню и спальню, вышла в гостиную, где увидела окровавленное тело Николая, отчего чуть ни выронила из рук ребенка.

Нет. Слава Богу, он не был мертвым, более того, Чернов как ни в чем не бывало, развалился в мягком кресле, всё до ниточки пропитавшееся красной жидкостью (видать, много крови потерял)… и курил папиросу, сбрасывая пепел на пол. Судя по тому, что вся комната находилась в дыму, это его не первая скуренная сигара; рядом на поверхности стола разбито несколько горок с табаком – одна предназначалась для самокруток, а на вторую он стряхивал недокуренные ранее бычки, взятые из консервной банки. Образовалась целое табачное производство, не требующее лишних движений, поэтому, судя по всему, из кресла он не поднимался с тех пор, как в нем утонул. На Чернове висела майка, ранее белого, теперь же багрового липкого цвета, словно по нему только что прошлись валиком со свежей разбавленной краской, отчего, казалось, в воздухе присутствовал едкий запах растворителя. По-видимому, он сидел здесь уже давно, при этом по нему не скажешь, что он кого-то ждал или надеялся на чью-то скорую помощь – Николай полностью положился на волю судьбы, которую не собирался оспаривать. На его лице со шрамом впервые за долгие годы, застыло настоящее, ничем не подкупное, смирение. Знал ли он сам, что это такое…? Вряд ли… Но Настёна точно знала – она могла истинное смирение отличить от пародии на него, но ей сейчас было не до этого. Супруга, не вымолвив не единого слова, отнесла девочку в спальню, и потом мигом вернулась к мужу, чтобы оказать ему первую помощь. Скажу наперед, она ему действительно была нужна, ведь семь ножевых ранений (больше обычного для Восточного поселка) не каждый перенесет, да еще с подобным мужеством и силой воли.

— Да Боженьки… — одержимая страхом, лепетала Настена. – Чего это они с тобой Ироды сделали? – попытавшись расстегнуть его окровавленную рубашку, встретилась с сопротивлением мужа. – Да что ж такое…? — ужас и недоумение застыл на ее лице.

— Сядь…! – в приказном тоне выдал Николай. – Сядь, мать, и не кипиши…

— Где уж там посидишь… надо за скорой… — не слушая его, бегала словно в каком-то помешательстве Настёна, вот-вот собираясь шмыгнуть в дверной проем, на улицу, чтобы нагнать этот с ревом несущийся автомобиль.

— Сядь… я сказал…! – повторил Николай, громче прежнего. – К черту скорую… они с ними заодно… сольют меня мусорам… Сядь и закрой рот…! – настаивал Коля на правах главы семейства. – Я еще здесь любого научу умирать… Садись, мать, поговорим…! – последнее больше походило на просьбу, нежели на приказ, наверное, с непривычки, это на нее подействовало…, она добралась до стула на другом конце комнаты, и присела на него, по-видимому, не совсем надолго, судя по тому, как ее колотило и как стул заскрипел, отчасти приняв на себя страдания. – Расскажи лучше, кого в наш дом принесла…? – он вновь поджег ранее недокуренную папиросу и смахнул потухшую спичку на пол. – Преемника или… — натянув паузу, выстрелил он – Или сучку…? – не промахнулся… в дальней спальне раздался плач, наверняка, в тот самым момент девочка почувствовала себя нежеланным ребенком в семье, отчего Настёна привстала, глазенками метаясь между мужем и проемом двери, собираясь бежать успокаивать дочь, но опять же столкнулась с его твердым непоколебимым сопротивлением. – Сядь…! Я не причиню ей боль… Раз родилась, пусть живет…! – вынес вердикт Николай. – Но попомнишь ты мои слова Настёна, принесет она нам много проблем… Очень много… Слезами умываться будешь каждый божий день и всех твоих молитв не хватит, чтобы вымолить ее грехи… — он резко замолк, со стоном запрокинув голову назад и выдыхая дым в потолок. – Теперь можешь идти…! – через боль прошипел он.

Но Настёна сразу не ушла… она снова опустилась на стул и долго смотрела в одну лишь точку, казалась, о чем-то глубоко задумавшись, но она думала ровно ни о чем – никакие мысли ее тогда не посещали. Просто зависла и на минуту выпала из житейских забот, а когда точка начала заплывать слезами, когда крики ребенка стали просачиваться в ее внутреннюю тишину и безмолвие, то она вновь вернулась в привычную реальность. Только после этой паузы, у которой нет места и времени, Настёна поднялась и поспешила к дочери. Что это было, и заметил ли данную странность муж…? Вряд ли… его беспокоили иного рода проблемы – он жаждал разделаться с теми, кто его так разукрасил, ибо для него ничего хуже не существовало, чем втоптанное в грязь чувство собственного достоинства. Хуже наказания и не придумаешь… Настена, успокоив ребенка, через миг воротилась, чтобы помочь мужу. На этот раз он не сопротивлялся и мужественно переносил боль, правда, горечь та сидела у него внутри, а не снаружи, и настолько сильно давала о себе знать, что он переставал вообще чего-либо на своем теле чувствовать, потому и курил одну за другой папиросы, чтобы забыться, чтобы научить остальных правильно умирать. Но он выжил, благодаря стараниям и молитвам своей супруги. Три дня пролежал в горячке и полном бреду, но выжил… бормотал что-то по ночам про какую-то…, то ли Вику, то ли Витю, то ли вообще Викторию – непонятно; по крайней мере, Настена ничего из его несвязных речей не смогла разобрать. Да и еще, постоянно о какой-то чертовщине твердил, хулил ее, обзывал и материл, а наутро проснувшись однажды, с облегчением выдохнул: “Отошла, проклятая!”. Да и как же иначе, не отойти-то, ведь роман без Николая никак не может быть продолжен.